Репост с сайта Страница о Якутске:
Г л а в а VIII
ОТДЕЛЬНЫЕ СПЕЦИФИЧНЫЕ ПРИСПОСОБЛЕНИЯ И ПРОДУКЦИИ И ЛУГО-ЛЕСНОГО, ГОРНО-ТАЕЖНОГО И АРКТИЧЕСКОГО ХОЗЯЙСТВЕННЫХ КОМПЛЕКСОВ
Каждый хозяйственный уклад, как известно, всегда имеет свои многочисленные большие и малые производственные приспособления и своеобразную продукцию. Из подобных особенностей интересующих нас хозяйственных комплексов ниже освещаются вопросы расселения, построек и национальной кухни. Пока сохранялись индивидуальные хозяйства, все постройки и поселения якутов оставались в своём дореволюционном облике. Коренные изменения в них начались со времени организации колхозов и совхозов в связи с новой коллективной формой труда, распространением грамотности, перестройкой быта по-новому и повышением уровня материального достатка каждой семьи. За исключением окрестностей городов и районов расселения русских крестьянских общин, до коллективизации ни одна из групп якутов не имела поселений типа деревень. Традиционный тип якутских поселений состоял из кочевых стойбищ и стационарных усадеб только одиночного типа, отделённых друг от друга нередко большими расстояниями. В деле нескучиваемости на одном месте, они напоминали взаимоотталкивающиеся частички, заряженные одноименным электричеством. Что за сила служила в данном деле зарядом, ещё не освещена в должной мере в якутоведческой литературе. Что охотничье-оленеводческо-рыболовческие группы якутов не создали себе поселений типа деревень не требует особых объяснений: род их занятий был связан с непрерывными перекочёвками.
Правда, если бы рыболовство имело самостоятельный характер, оно бы могло обеспечить осёдлость. Но якутов данная отрасль всегда встречалась только в неразрывном комплексе с другими. О том, почему оказались разбросанными поселения скотоводческой части якутов, частично уже объяснено выше, в главе о луговодстве. Там отмечалось, что луга в Якутии, в основном, создавались там, где имелись легкоокультуриваемые дикие луга, удобные для выпусков озера и доступные осушке болота. А располагались подобные участки настолько чересполосно и распылённо, что расстояния между ними нередко составляли десятки километров. Кто осваивал их в прошлом, волей-неволей должен был повторить в своём расселении их разбросанность. Следующая причина рассредоточенности поселений скотоводческой части якутов заключалась, как в особенностях их луго-лесного комплексного типа хозяйства, так и зависимой от последней закономерности постепенного распространения вширь скотоводческих занятий. Выше уже упомянуто, что главным стержнем луго-лесного хозяйственного комплекса являлась неспособность ни одной из его составных прокормить на том своём уровне кого бы то ни было совершенно самостоятельно. Как только нарушалось равновесие в том соотношении, тотчас и начинался распад комплекса в пользу выделения той или иной отрасли в качестве самостоятельного направления. Так, например, шло выделение скотоводческого дела или охотничье-оленеводческого комплекса. Типичным же носителем луго-лесного комплекса, отсюда, была только якутская беднота. Ибо только для её хозяйства было вековечным хроническим явлением попытка залатать прорехи скотоводческой экономики за счёт богатых кадров бога охоты «Баяная» и за счёт щедрот бесчисленных водоёмов. Кстати, ни одним из исследователей не был изучен с полной достоверностью фактический удельный вес доходов от охоты и рыболовства в хозяйстве якутской малоскотной бедноты. Имевшимся тут попыткам мешала скрытность самих якутов от любых расспросов относительно своих доходов, так как они боялись новых обложений налогами. На наш же взгляд, считанное количество коров и лошадей в семье бедняка прошлого напоминало по своей роли последний единственный билет от какой-то никогда не выигрывающей азартной игры. Не получая особых доходов от этой отрасли и живя преимущественно за счёт доходов от охоты и рыболовства, бедняк-скотовод из луго-лесного комплекса жил надеждой когда-нибудь разбогатеть, чудом увеличив те единичные свои рогатый скот и лошадей. Вот почему он так упорно цеплялся за свой скот и веками рубил тайгу, расчищая для будущих богачей бесконечные просторы луговых угодий. При этом именно те расчистки и выкуривали его опять на новые «вывески». Говоря иначе, расчищенные им луга, по увеличении площадей, так или иначе попадали в руки преуспевающих в скотоводческом деле. А бедный малоскотный, нередко, сам бывал несказанно рад, что всё же нашёлся покупатель его расчисток, иначе он бы его забросил, чтобы перебраться на новые дикие луга «үрэх баьа» в погоне за непуганой обильностью дичи и рыбы.
Так, малоскотный всегда шёл в боевом авангарде, осваивавшего всё новые и новые просторы Севера, древнего луго-лесного комплекса. Именно мозолистым рукам этого тщедушного жилистого богатыря, мы, сегодняшние якуты, обязаны и покорением суровых стихий Севера, и ныне имеющимися культурными лугами, целиком вырубленными из массива нехоженой глухой тайги. Выше, говоря о летних сеноуборочных работах, и особенностях ухода за крупным рогатым скотом, были изложены, зависимые от них, хозяйственные основы необходимости вести сезонные перекочёвки. Там же излагались роль и чрезмерной чересполосности осваиваемых скотопригодных земель. В дополнение к ним, рассмотрим здесь воздействие в данном деле ещё одного фактора. Перед переездом в колхозные посёлки, якуты-скотоводы совершали сезонные перекочёвки от летника к зимнику и обратно. До них количество сезонных стойбищ равнялась четырём естественным сезонам года. Названия их всё ещё сохраняются в топонимике края: «Күhүүр» – название посёлка в Булунском районе (оно переводится как «осеннее стойбище»); «Сааhыыр» – так именуются многочисленные местности, где раньше проводили весенний сезон; «Сайылык» – также общераспространённое название летовок; название же зимника не отличалось от позднейшего «кыстык». При внимательном просмотре народных преданий и других видов народного фольклора якутов, обнаруживаются тенденции ещё большего дробления у них сезонов года. Так, например, весна разбивается на «раннюю» («эрдэтээ5и саас») и «позднюю» («хойукку саас»); осень – на «тёплую» («итии куьун») и «зимоватую» («кыьыары куьун»); зима – на «раннюю» («эрдэ кыс») и «весеннюю» половины (сааhыары кыс) лето – на «жаркую» («итии сайын са5ана») и «подосеннюю» («күhүөрү сайын») части. Кроме них, имеются ещё понятия «дьыл оройо» (букв: «макушка года»), «сай орто» (середина лета), «кыс орто» (середина зимовки) и т.д. Как видим, чем больше вглубь веков; тем становятся многочисленнее всевозможные сезоны и подсезоны. При этом интервалы между ними сокращаются настолько, что становятся весьма близкими к сезонам перекочёвок натуральных таёжников просторов Якутии – тунгусоязычных. Здесь сходства уходят настолько глубоко, что попутным образом и при ограничении размеров монографических работ, не придётся развёртывать их в данном случае во всю их необъятную ширь. Короче, если выкинуть здесь выжатый от всех накопившихся материалов и расчётов вывод, что получается приблизительно следующая картина. На раннем этапе, т.е. у тех первых, кто в самой глубокой древности прокладывал путь в данный край, по всей видимости их экономика почти целиком держалась на одной лесной части луго-лесного хозяйственного комплекса. И в таком хозяйстве лошади и крупный рогатый скот представляли собой столь призрачную и хиленькую отрасль, что над нею люди бились буквально как над больным ребёнком. А эти трудности, надо полагать, были связаны непосредственно с первоначальной головоломной задачей подбора соответствующих хозяйственно-практических ключей к обузданию суровых стихий Севера.
При решениях подобных задач, из всего комплекса, естественно, самыми неприспособленными к условиям нового края, должно быть, были лошади и крупный рогатый скот. Им, надо полагать, не доставало и биологической акклиматизации, и привычки к хронической нехватке кормов. А у владельцев в те времена, должно быть, не было ещё достаточно широких окультуренных лугов, о величине которых, видать, недаром отзывается народный фольклор «покосы величиной с бычий глаз» («о5ус хара5ын са5а ходуhалаах»). При такой явной не равносильности отраслей, обычно всюду принято щадить слабейшую и все тяготы валить на плечи сильнейшей. В условиях же луго-лесного комплекса того времени самой сильнейшей и самой приспособленнейшей была именно лесная часть комплекса. И именно из-за расчёта на неё и делали ранние якуты столь много перекочёвок в год. Последние опирались здесь на древнейший метод эксплуатации охотничьих и рыболовных угодий, носящий название «сойутуу». Термин «сойутуу» дословно переводится как «дать остыть», но в данном случае имеет смысл «дать отдохнуть». По убеждениям старых охотников прошлого считалось, что один промысловик является достаточно ощутительной нагрузкой для естественной плотности дичи и рыбы на площади в несколько квадратных километров. Чтобы вести успешно промысел на одних и тех же угодьях, в условиях верчения вокруг неподвижных луговых угодий, они считали за рациональное «дать им остыть», на некоторое время, т.е. вести лов как, можно реже. Промежуток же такого отдыха угодий мог увеличиваться только при увеличении количества стойбищ в году. Всё это рассказанное мы не придумали из своей собственной головы. Они составлены мозаично из целого кургана полевых материалов и наблюдений за буднями тех районов Якутии, где по сей день сохраняются пережиточные остатки древнейшего луго-лесного хозяйственного комплекса. Правда, описанная картина составилась не сразу. Пришлось потратить на неё десятилетия. Здесь особенно долго заставил нас плутать «безрогий олень», т.е. лошадь. Дело в том, что в неразвитых стадиях луго-лесной комплекс, опирающийся чуть ли не целиком на доходы от рыбного и охотничьего промысла, увеличивал свою производительность, сев на живого вездехода тайги – на оленя (оймяконский вариант)
[*Собственно, во всех случаях комплексности олень всегда служил только погоне за дичью. И оленеводство переходило во всех слоях населения на мясное направление только там, где по какой-то причине мясной охоты становилось мало. Короче, погонщика за мясом в таком случае самого начинали выращивать на мясо].
При переходе же на следующую стадию, стадию увеличившегося экономического веса лугового животноводства, оленя в комплексе начинал заменять ездовой конь, которого старые оймяконцы полушутливо называют «безрогим оленем». Ездивший прежде на оленьей упряжке на промысел охотник-рыбак из луго-лесного комплекса на таком этапе начинал совершать промысловые выезды на лошадях.
Правда, в таком варианте добычливость становилась несколько ограниченнее, так как становилось необходимым вести промысел не там, где дичи и рыбы гуще, а где можно пустить коня на выпас. Мы бы, возможно вовсе не додумались до секрета подобной подмены, если бы живые реликты её не сохранялись в колымо-индигирском крае. Как видим, сезонность перекочёвок якута-скотовода вовсе не исходит от его степного номадического происхождения. Наоборот, здесь степные перекочёвки имеют своим истоком лесные стойбища ранних представителей луго-лесного комплекса, направившихся, по усилению скотоводческого дела, в сторону широких просторов степных пастбищ. Теперь рассмотрим некоторые специфичные детали усадьбы якута-скотовода. Здесь требовалось отыскать какое-то рациональное решение головоломной задаче – объединить в одно хозяйственно целое два особых свойства своих земельных участков, требовавших два противоположных образа жизни. Поскольку каждая пядь сенокосных и пастбищных угодий создавалась неутомимым повседневным трудом каждого поколения, скотовода устроила бы фундаментальная осёдлость. Но чересполосность тех угодий, состоящих из многих удалённых друг от друга небольших клочков, и интересы к дарам леса и водоёмов, настоятельно требовали освоения их всех путём перекочёвок. Борьба меду этими двумя факторами проходит красной нитью по всей истории эволюции поселений и жилищ якутских скотоводов. И эта проблема нашла своё принципиальное разрешение только после организации колхозов и совхозов в советское время. Дошлифовка отдельных её деталей, правда, продолжается и по сие время в процессе усовершенствования взаимосвязей труда и жилья. Ранней формой попытки примирить противоречия между стремлением к оседанию и вынужденностью сохранить некоторые остатки древнего кочёвничества было создание своеобразных специфично якутских заимок. Они представляли собой среднее между оседлыми земледельческими хуторами и передвижными стойбищами степных номадов. Сходство с последними заключалось в сохранении перекочёвок. Однако эти перекочёвки совершались отнюдь не по-пастушески степному. Якут-скотовод посезонно переезжал от одного клочка лугового угодья к другому, которые служили бессменно всем поколениям одного и того же владельца. Количество переездов зависело от числа осваиваемых данной семьей, удалённых друг от друга, луговых угодий. Сходство же с земледельческими хуторами состояло в том, что каждое стойбище представляло собой стационарную усадьбу, имевшую все типичные признаки осёдлости. В каждом из них строились капитально жилые дома, помещения для скота, погреба для хранения молочных продуктов, амбар, целый лабиринт изгородей разного назначения. Во время перекочёвок из одной такой усадьбы на другую аналогичную, всё оставлялось на месте нетронутым. Даже в каждой из них нередко изготовлялась своя мебель, посуда и утварь. Сезонные стойбища якутских скотоводов, наряду со сходством, имели и отличительные стороны от хуторов. Как известно, у земледельца-хуторянина на все сезоны года имелась одна лишь единственная усадьба универсального назначения. У якутских усадеб не было именно такой универсальности, в каждой из них сооружений и их конструкции для зимника и летника были настолько отличны друг от друга, что их мог бы легко отличить даже посторонний.
Отличали якутские усадьбы от хуторов и расстояния между ними. При якутских просторах и разбросанности клочков луговых угодий ближайшего соседа нередко можно было обнаружить на расстоянии не ближе десятка километров. Как уже объяснено выше, появление такой полуосёдлости у якутских скотоводов было одной из форм приспособления быта и труда к особенностям производства. Без оседания нельзя было вести успешно расширение лугов и заготовку кормов. Требовало обязательной осёдлости также стойловое содержание скота в зимнее время. Выше было отмечено о уединённости каждой такой усадьбы. Этого требовали в тёплое время года пастбищные интересы и подсобные промыслы. Кроме богачей, в такие сезоны никто из якутских скотоводов не имел возможности забивать скот на мясо. Зато все потребности в мясе и рыбе восполнялись подсобными охотой и рыболовством. На последние скотовод не тратил специального времени: идя на работу или возвращаясь домой, он осматривал свои самоловные снасти. Обилие трофеев при таком попутном промысле немало зависело от отсутствия лишних конкурентов. Заинтересованный постоянством этого вида источника свежего мяса и рыбы, скотовод старался поселиться там, где малолюднее. Рассредоточенность летнего расселения вела к рассредоточению и пасущегося поголовья скота, что способствовало большой сохранности пастбищ. При ежегодном вытравливании большим количеством скота, на пастбищных угодьях не только понижается катастрофически их урожайность, но постепенно начинается вырождение и состава их травостоя – остаются процветать одни сорняки. Такая истина, очевидно, давно стала известна якуту-скотоводу, так как он начал строить защитные от скота изгороди очень давно. Не селиться рядом друг с другом в зимнее время заставляли скотоводов несколько факторов: интересы тех же промыслов и нехватка транспортных средств. Подсобные промыслы, о которых изложено уже выше, продолжались и в данном сезоне, но в других разновидностях; на зайцев, боровую дичь, на лосей. Их добывали, разумеется, тем больше, чем было глуше место проживания. А мясо такой дичи было неплохим подспорьем в хозяйстве, с грехом пополам сводившем концы с концами. Без транспортных средств в зимнее время не обходилась ни одна семья якута-скотовода. Основными и повседневными грузами были подвозка сена и дров, Перебои и в том и в другом одинаково затрагивали самые жизненные их интересы. Без дров в зимней Якутии нельзя продержаться и считанных часов, а без сена несдобровать было скоту. Наилучшим видом транспортных средств для такого рода работ считался конь. А его не имели многие и многие семьи. Тягловым животным безлошадных был рабочий вол. Тянуть он тянул грузу не меньше лошади, но немало было пролито слез безлошадных в сорока-пятидесятиградусные морозы из-за его скорости. Рабочий вол с грузом за час покрывает, вероятно, не более двух-трёх километров. А каково было в стужу плохо одетой бедноте при подобных темпах перевозок. Вот почему каждый старался выстроить свою зимнюю усадьбу так, чтобы не было ни одного лишнего метра при перевозках сена и дров. А участок каждого даже на сплошном лугу вокруг одного круглого водоёма имел не совсем близкое расстояние от соседа. Кроме указанных причин, объединять несколько зимников воедино не было принято и во избежание продуваемости усадьбы злыми холодными ветрами.
В поисках тихого закутка, скотовод обычно строил свой зимник не на открытом лугу, а в естественной или искусственной лесной поляне, защищенной со всех сторон древесной растительностью. Если учесть, что каждая усадьба скотовода обязательно имела довольно большое количество выгонов и дворов, то при объединении нескольких таких зимников получилось бы довольно большое безлесное пространство. Оно было бы уязвимо для буйствования морозных сквозняков. Таковы хозяйственные аспекты расселений якутов до колхозного времени. Находились в такой же зависимости от особенностей производства и жизни и типы построек. У охотников-оленеводов господствовали всевозможные виды кочевых переносных жилищ. Однако на местах более длительной пастьбы оленей и промысла, а также на часто посещаемых стойбищах, они не прочь были построить лёгкой конструкции несъёмные сооружения. К числу переносных относятся летние и зимние чумы с покрышкой из ровдуги, бересты и меховой шкуры оленя, В основе их остова лежит обыкновенный треножник из жердей. При увеличении количества «ног», остов придает чуму конический вид. А если основной треножник поднять на специальные подставки из двух перекрещенных палочек, полезная площадь чума увеличится довольно заметно и внешние очертания примут цилиндро-коническую форму. В зависимости от покрышки он носит разные названия. При родвужной и меховой покрышке северные якуты называют его «тордох». При появлении же на нём берестяных пластинок его название переходит на «урасу». Кстати, при попытках выяснить происхождение якутской урасы, принято сопоставлять её со степными видами кочевых жилищ. При этом в сравнении с войлочными юртами идёт преимущественно один стационарный вариант урасы. О втором же виде якутской урасы, встречающейся у охотников-оленеводов, в подобных случаях обычно умалчивается. И умалчивается, вероятно, потому, что охотничья-оленеводческая коническая ураса до мельчайших деталей похожа на общесибирский северный чум. А происхождение последнего не может быть приписано индивидуально ни одному из ныне живущих народов Сибири. Он и другие типы кочевых жилищ относятся к числу тех до гениальности простых изобретений первобытного человека, технической схемы которых не могут найти лучшую замену даже современные инженеры, работающие в области спортивного, туристического снаряжения и по проблемам Севера. Кроме тордоха и урасы со съёмной покрышкой, охотники-оленеводы применяли и ряд временных жилищ разового употребления. К ним относятся, так называемые, «хатырык ураhа» (корьевая ураса), «мас ураhа» (депреевянная ураса), «буор холомо» (земляное холомо) и всевозможные виды шалашей. «Хатырык ураhа» ничем не отличалась от конических тордоха и берестяной урасы. На ней только покрышка делалась из ровдуги, меха и бересты. Покрывали её пластинами из свежеснятой толстой коры лиственницы. Она высыхала очень быстро и утрачивала эластичность. Следовательно, покрыв раз, её нельзя было использовать вторично. Зато при аккуратном придавливании, предупреждающем беспорядочное коробление, корьевая ураса могла сохраняться довольно долго.
Поставленная раз и навсегда на часто посещаемых местах, она могла служить готовым пристанищем своим создателям на протяжении нескольких лет. Им чаще всего пользовалась малооленная и безоленная беднота, не имевшая достаточного количества оленьих шкур и обитающая в безберёзовых районах. Обитатели корьевых урас нередко ставили большое количество таковых на всех возможных своих маршрутах перекочёвок. Тогда их перекочёвки производились от одной стационарной урасы к очередным следующим. Пользовались ими и охотники-рыбаки, которым нелегко было приобрести иного типа материал для покрышек чума. Корьевая ураса представляла собой в большинстве случаев, жилище для тёплых сезонов года. В ней могли коротать зиму лишь очень обнищавшие. Аналогичным корьевой было назначение «мас ураhа». Она могла иметь и коническую, и пирамидальную формы. её без всякой покрышки всю выкладывали из жердей. Если утеплить её путём обкладки снаружи дёрном, получалась другая разновидность подобного типа жилищ – «земляное холомо». Оно было особое излюбленным видом жилища рыбаков, Отсюда понятия «рыбак» и юмористическое «буор саха» (букв: «земляной якут») применялись в почти синонимичном значении. В случаях временной необходимости, к шалашу (отуу) прибегали все группы якутов. Крыли его то сеном, то ветвями лиственницы, то кустарниковыми, то еловой, сосновой и кедровой лапами. Форма шалаша зависела от конструкции остова, выбираемого каждым якутом в зависимости от наличия подручного материала, природных условий местности и личного вкуса. Шалаши, именуемые «букээх», все имели остов из гнутого тальника, втыкаемого обоими концами в землю. Сам термин старые люди из долины Вилюя считали возникшим из особенностей остова шалаша: «бук тут» или «бук баттаа» означают «гни», «загибай». Отсюда «букээх» «с гнутым остовом». Разумеется, это лишь один из вариантов произвольной народной этимологии. Если округло гнутые талины все втыкать накрест – получался «букээх» полусферической формы. При таком же втыкании накрест можно было получить «букээх и» и других форм – формы артиллерийского снаряда, тупого конуса, стога сена и т.д. Всё зависело от конфигурации гнутья талин, идущих на остов. Оставляя открытым один из сегментов, иногда из такого сферического шалаша получали «букээх и», напоминающие по своей форме караваи хлеба с отрезанным ломтем. При установке дуг одну за другой в виде арочек, «букээх» приобретал форму рассеченного цилиндра. Шалаш «от отуу» или «туруору отуу» имел остов из жердей и строился как обыкновенный конический чум. Он издалека точно напоминал маленький стожок сена. Отсюда и его название. «Кэлтэгэй отуу – представлял собой простой ветровой заслон с единственным скатом. Если к нему добавить ещё второй скат, наподобие двухскатной крыше, то получался «ар5ас отуу» («ар5ас» дословно «хребёт»). «Кэлтэгэй отуу» или ветровой заслон, снабжённый с двух боков прислоненными стеночками из палочек принято было называть «титиик отуу». «Титиик ом» обычно принято было называть летний телятник из жердей в летней заимке.
Тот же ветровой заслон иногда служил основой и двум другим разновидностям якутских шалашей, известным под общим названием «чуора отуу». В первом случае, три ветровых заслона ставились так, чтобы из них получались стенки одного треугольного шалаша, крытого чуть покатой плоской кровлей. Второй вариант «чуора» образовывался из двух ветровых заслонов, поставленных друг против друга на расстоянии 1,5 — 2 м. Их затем объединяли общей плоской кровлей и дополнительной наклонной стеночкой. Этот последний вид «чуора отуу» был настолько похож на якутскую юрту, что казался её миниатюрным макетом. Кроме всех ранее предложенных предположений о генеалогии якутской юрты, данный вид жилища, очевидно, мог эволюционировать и из ветрового заслона по схеме «чуора отуу». До недавнего времени оставались в якутоведении не выясненными подлинные причины редкостной популярности в дореволюционной и доколхозной Якутии местной юрты. В тщетных поисках решения вопроса, довольно часто повторялось предположение, будто бы юрта господствовала из-за незнания или неумения пользоваться срубной техникой. Между тем, теми же авторами нередко приводились богатейшие сведения о старинном якутском срубе встречающемся то в хозяйственных постройках (многоугольные кладовые), то в образцах намогильников (ар5ас унуох и др.), то в методе обвязки дощечек и бересты при изготовлении посуды и утвари (холбуйа, шкатулки), то при изготовлении тары для хранения продуктов питания (холбо для рыбы) и т.д. Одновременно ими же отмечалось с большим удивлением, что к якутской юрте часто переходят и переселенцы других национальностей. Сами того не замечая, разъяснили данный вопрос в 50-х годах специалисты сельского хозяйства Якутии. Им нужно было выяснить выгодность одного из, применявшихся тогда в колхозах и совхозах, двух видов коровников: срубных и типа якутских юрт. Из этого практического диспута вышли победителями сторонники традиционно распространённой в крае конструкции, убедительно доказав большую её хозяйственную выгодность по сравнению со срубными. С тех пор в Якутии перестали строить срубные скотопомещения. Доводы, приведённые В.С. Тараненко, в пользу традиционно-местной конструкции коровника, собственно, касались и некоторых сторон древнего соперничества двух типов якутских жилищ: срубных и типа юрт. По В.С. Тараненко, преимущество юрт перед срубными заключались:
а) в уменьшении трудовых и экономических затрат;
б) в меньшей продуваемости наклонных стен юрт в зимнее время;
в) в лучшей прилагаемости к стенам завали, прочности обмазок и утепляемости за счёт снегового покрова
[*В.С. Тараненко. Скоту хорошие помещения, Якутск, 1958, стр 8 — 10].
Для постройки даже самого маленького срубного дома требуется труд по меньшей мере двух-трёх человек в течение пары месяцев. Сюда включаются работы по заготовке крупного строительного леса, его трелевке, транспортировке, сушке, очистке, окантовке, а также по возведению самого дома.
Поскольку деловой лес в Якутии не всегда и всюду растёт плотной массой, поиски и подвоз лесоматериала к месту стройки ещё больше осложняют хлопоты застройщика – нужны отборные транспортные средства. Третья трудность срубных построек заключается в том, что значительная часть работ выполняется только специалистами-плотниками. Юрту же с одинаковой с первой полезной площадью может выстроить один единственный человек за какую-то неделю. Помощь постороннего здесь ему требуется лишь при поднятии обвязок и матиц, т.е. на полдня. Для строительства юрты не обязательно надо быть специалистом-плотником, так как все виды работ здесь до удивительного просты. Строевой лес в подобных случаях часто не возился издалека. На стены юрты шли те тонкомеры и жердины, которые срубались при очистке самой строительной площадки. Считанное же количество брёвен, идущих на столбы, обвязки и матицы находили также поблизости. Если учесть, что преобладающее большинство доколхозных скотоводов Якутии состояло из индивидуальных хозяйств бедняков-единоличников, то для них, даже при больших плотницких талантах, не был доступен ни экономически, ни физически срубный дом. Кроме того, из вышеизложенного уже известно, что каждому хозяйству якута-скотовода необходимо было иметь не один дом, а сразу несколько – по одному на каждом участке. Кроме простоты конструкции и экономичности, как это доказали специалисты-сельскохозяйственники, оказывается, у якутской юрты были свои специфично северные приспособления, превосходящие аналогичные качества простейших срубных домов дореволюционного и доколхозного времени. По вышеупомянутым сведениям В.С. Тараненко, давление морозного воздуха на каждый квадратный метр вертикального препятствия при умеренном ветре равно 6 кг., при сильном – 35 кг., а при урагане (пурге) достигает до 195 кг
[*Указанный уже труд В.С. Тараненко, стр. 10].
Ничем незащищенная вертикальная стена срубного дома целиком должна была принять на себя всё это ужасающее проталкивание во внутрь переохлажденного воздуха. А защита её традиционной обмазкой не всегда была успешна, ибо при морозном сжатии обмазка нередко отслаивалась сама по себе. Наклонная стена юрты в этом отношении имеет значительные преимущества. От неё никогда не отслаивается зимой обмазка и не отходит, вымерзая, завалина. Кроме того, сами осенне-зимние осадки накладываются на стены дополнительным защитным слоем. Слой же утрамбованного ветрами снега по теплозащитным свойствам равен одинаковой толщины древесине или двойному слою земли. С другой стороны, наклонная стена принимает на себя не всю нагрузку давления движущегося морозного воздуха. Как видим, якутская юрта не без оснований безраздельно господствовала за весь период дореволюционной и доколхозной истории Якутии. Она была на редкость хорошо приспособлена и к морозам, и к чересполосности частных земельных владений и даже к нищете своих творцов. Другой вид скотоводческого жилища – берестяная ураса – не дошла до времени установления советской власти.
Однако единичные её экземпляры, очевидно, встречались ещё в конце XIX века и в начале ХХ веков. Сотрудниками Института языка, литературы и истории Якутского филиала СО АН СССР и Якутского краеведческого музея сравнительно недавно была обнаружена сохранившаяся покрышка одной такой урасы в Усть-Алданском районе. Нашли её хранившейся в амбаре старой юрты. Руины остова и клочки покрышки другой такой же скотоводческой урасы до 30-х годов можно было видеть в местности «Уркаачаак» Аканинского наслега Ленинского района. Говорили, что она принадлежала какому-то богачу из рода Харда5ас. Характерно, что самые позднейшие из типов урасы, встречавшихся в Центральной Якутии, всюду были непременно достоянием только богатейших. Возрождая древние традиции, они обзаводились ими, по словам старых скотоводов, «для показа степени своего достатка». И делали их часто в виде подлинных произведений прикладного искусства: над резным остовом и внутренним убранством трудились наилучшие мастера, покрывали причудливым орнаментом покрышку известные в своих округах искусницы. Именно такие сказочные шатры из бересты, напоминающие по своей вычурной отделке известные изделия якутских мастеров из мамонтового бивня, и описывались любовно в героическом эпосе – олонхо. Такие теремы-шатры изготовлялись в двух вариантах: со съёмной покрышкой и покрышкой, прибитой намертво. Однако в любом случае здесь остов оставался стационарным. При съёмной покрышке на всех местах летних стойбищ, изготовлялось сразу несколько постоянных остовов. Когда снимали при откочёвке покрышку с одного остова, натягивали её на другой готовый на следующем стойбище. Остов стационарной урасы был намного сложнее остова чумовидной. Здесь уже не было универсального треножника и портативных миниатюрных «чуора» – подставок для расширения полезной площади урасы. Вместо треножника, основу остова скотоводческой урасы составляли средней толщины столбы, вбитые глубоко в грунт. Их ставили так, чтобы образовался полный и правильный круг. На их вершинах укреплялись дощатая обвязка, носящая название «курдуу» (от слова «кур» – опояска, обвязка). «Курдуу» была снабжена двумя рядами частых сквозных дырочек. Во внутренний ряд вставлялись верхние концы первого, нижнего яруса обрешётки. Нижние их концы втыкались в землю или в специальные гнёзда аналогичной обвязки. Обрешётка та обычно состояла из аккуратно выструганных прямых круглых палочек. Во второй же ряд дырочек опояски вставлялись палочки второго яруса обрешётки. Они, в отличие от палочек первого яруса, иногда делались чуть гнутыми. Верхние концы второго яруса обрешёточных палочек вставлялись в аналогичные дырочки второй опояски. Из второго ряда дырочек последней шёл завершающий ярус обрешётки, состоящий из не гнутых тонких палочек. Верхние концы последних аналогичным образом закреплялись у дымохода. По количеству дощатых опоясок и была названа данная ураса «трёхпоясным» («5с курдуулаах»). Внутри урасы, в виде нижних обвязок столбов, шли нары для сидения и сна. Каждое спальное и сидячее место нередко оформлялось на редкость красиво, как соты в улье, оставляя открытой только одну сторону – в сторону очага. Нары же хозяев урасы и их незамужних дочерей были закрыты и с этой стороны. Тут применялись красивые орнаментированные ширмы (хаппахчы) из бересты. Посреди урасы красовался очаг в виде ящика с землёй.
Закрепляли ящик нередко четыре резных столба, служащие одновременно вешалками для котлов, вертелов и др. принадлежностей кухни. Каждый столб богатой урасы оформлялся почти как колонна. В нём были свои ваза, капители и др. украшения. Капители нередко имели формы голов животных, вырезанных из дерева. Обрешётка также делалась так, как будто она не являлась частью обыкновенного остова, а ажурным украшением или выпуклым орнаментом путём тиснения, подборкой разноцветной бересты и вырезыванием. Построить урасу так роскошно стоило очень дорого. Однако не дешёв был даже самый простейший, наибудничный её вариант. Особенно много труда уходило на изготовление покрышки. Нужно было отобрать подходящие крупные деревья с исключительно чистой берестой. А их в условиях Якутии было не очень густо, хотя мелких берёз с берестой, покрытой всевозможными изъянами, встречалось немало. Кроме того, срок сдираемости бересты со ствола был слишком короток в году – всего лишь несколько дней
[*Её сдирают в два срока. Весной по окончании ледохода в течение 4 дней и после достижения листьями полного роста – в течение одной недели. При этом изнанка бересты в первом случае бывает тёмнокоричневая, а во втором – желтая].
Далее, собранные с большим трудом квадратные дециметры надо было проваривать в кипятке и пришивать друг к другу для получения необходимой величины пластин. По рассказам информаторов, начав собирать со дня рождения, родители нередко не успевали приготовить полную покрышку до свадьбы своей дочке. Поэтому часто урасу новобрачные могли покрыть полностью, если и жених принесет с собой свою половинку покрышки. Как видим, по количеству затрачиваемого труда, берестяная ураса была намного дороже даже срубных изб. И такие расходы становились ещё бессмысленнее по той причине, что берестяная ураса была пригодна только на одну тёплую треть года. На остальные две трети года при таком типе жилища возникала необходимость обзаводиться ещё одной покрышкой – меховой. А она стоила также недешёво. Если сюда добивать наследственное постоянство принадлежавших каждому скотоводу лугов, то станет вполне понятной причина, постепенного выхода урасы из употребления в скотоводческих стойбищах.
Точной копии только что описанной стационарной урасы якутов нет ни в предполагаемых метрополиях якутского скотоводства, ни у северных других соседей данного народа. Между тем, основываясь, что к стационарной урасе якутов часто применяется эпитет «мо5ол», «монол», и «мунул», часто проводятся в якутоведении попытки подтянуть её происхождение к степным войлочным кибиткам. Характерно, что те эпитеты почти никогда не употреблялись без определения «трёхпоясный» («5с курдуулаах»). Кто его знает, быть может эпитет «мо5ол» и в самом деле есть прямой указатель культурного и родственного стыка скотоводческих предков якутов с предками монголов. Подобного рода терминологические архаизмы допустимы, особенно в условиях дореволюционной замкнутости Якутии. Но для серьёзного доказательства таких предположений одних дальних фонетических созвучий, разумеется, мало, тем более, что конструктивно эти два вида жилищ двух народов не очень близки. По сравнению с такими дальними звуковыми сопоставлениями, было бы более естественнее искать этимологию эпитета «мо5ол» («монол, монул, мунул») в лексическом фонде самого якутского языка. На наш взгляд, здесь имеет место простое описание внешности урасы. Ведь у якутов имелись два типа урасы: остроконечная коническая, типа чумов и сравнительно туповерхая трёхпоясная. Первая чисто кочевая, а вторая – стационарная. Чтобы отличить их друг от друга могли пользоваться объяснительными эпитетами «трёхпоясный» (показывающий конструктивную особенность, т.е. не на жердяном треножнике) и «туповерхий» (для обрисовки силуэта). В последнем случае, как раз подходит вариант «мунул» («мунул ураьа», сравните: «мунул тиит», «мунулах», «мунул курунаайы»). Превращение же «мунул» в «монул», «монол» и «мо5ол» хорошо согласуется и с законом гармонии гласных и с практикой ассимиляций. Кстати, если для объяснения типов урасы потребовались двойное описательное объяснение по конструкции силуаэту, то надо полагать, когда-то имели место и переходные варианты между этими двумя основными их видами. Всё вышеизложенное показало, что в, имевших место, типах жилищ якутов не было ни одного, не вызванного настоятельным требованием специфики хозяйства. Так, простые конические сооружения соответствуют особенностям кочевого охотничье-оленеводческо-рыболовческого дела; юрты-полуосёдлой жизни скотовода, вынужденного осваивать разбросанные клочки наследственно-постоянных участков; срубные дома – осёдлому скотоводству, добившемуся большой компактности земельных угодий. Не совсем ясным остаётся здесь лишь назначение одной стационарной урасы. В ней характерно то, что она носит в одинаковой мере элементы назначений и конических кочевых сооружений, и стационарной юрты. Её, (вернее, одну её покрышку) как кочевые чумы, переносили с места на место. Но она, подобно юрте, имела строго стационарные, врытые глубоко в землю, остовы из столбов. Последние устанавливались на тех же неизменных лугах, где располагались и юрты. Короче, ураса этого типа представляла собой ту же юрту, но со стенами, заимствованными от чисто кочевых чумов, т.е. она являлась переходной формой от конических сооружений к постоянным, неподвижным. Такой симбиоз кочевого и стационарного типов жилищ мог быть порожден лишь аналогичной смесью кочевого и стационарного укладов хозяйства. Каков был облик последнего и гадать не приходится. Сама история занятий якутов, будто намеренно, сохранила некоторые образцы таких комплексных хозяйств. В до колхозных Оймяконье, Колымо-Индигирском крае, в низовьях Лены, на окраинах долины Вилюя было немало хозяйств якутов, занятых одновременно и скотоводством центрально-якутского типа, и охотничье-оленеводческо-рыболовческим делом кочевников тайги и тундры.
Имея пару коров и лошадей, да несколько нарт оленей, они кружили вокруг определённого участка. Летом они заготовляли сено на маленьких клочках естественных лугообразований и рыбачили на водоёмах около них. В это время их олени паслись поблизости. Осенью часть семьи оставалась в юртах или стационарных урасах около зародов сена. Заготовив им необходимое количество дров (кыс мас) и доставив в сеновалы сена (кыс от), часть взрослых мужчин и женщин уходила на промысел в тайгу на оленях. Они время от времени наведывались домой. За время охотничьих вылазок они жили в разного типа кочевых урасах. Те же урасы летом служили жилищем всей собравшейся семье. Обычно такие семьи берегли, как зеницу ока, все виды своих домашних животных, так как смотрели на них как на самое перспективное своё достояние. Мясо для пропитания они всегда старались добыть только за счёт охоты на мясную дичь. Помогал здесь немало и рыбный лов. Кем они станут в последующем решало превалирование одной из двух оберегаемых животноводческих отраслей их хозяйства. При успехах с крупным рогатым скотом и лошадьми, расширив и окультурив используемые зачаточные луга, они оседали и превращались в «чистых» скотоводов. При большем же увеличении поголовья своих оленей и утрате лошадей и коров, они уходили насовсем в тайгу. Ими восполнялся контингент охотников-оленеводов. У первых постоянным жилищем становилась юрта, у вторых – жилища чисто кочевого типа. Здесь примечательно то, что даже Центральная Якутия пользовалась берестяными урасами вплоть до посещения её ранними исследователями. Если исходить из обязательности соответствия типов жилищ с особенностями рода занятий, выходит, что и основной костяк якутских скотоводов до столь позднего времени имел хозяйство, сходное в какой-то мере с вышеописанным хозяйством оймяконцев. Более того, из самого факта исчезновения потом той сохранявшейся урасы, можно получить не зафиксированную ни в каких официальных документах, картину о постепенном рафинировании скотоводства из состава древнего луго-лесного комплекса. Выше уже отмечено, что интенсифицировал этот процесс союз скотоводства с земледелием. Следовательно, выделение скотоводства в виде вполне самостоятельной отрасли шло всё расширяющимися кругами, где эпицентрами служили колыбели местного земледелия – города и русские деревни. Остатки луго-лесного комплекса с оленем или «безрогим оленем», ещё сохранявшим урасу, русские путешественники, очевидно, увидели или вне указанных кругов, или среди зажиточных. Как видим, даже возникновение самого Центрально-якутского оазиса скотоводства нельзя представить как акт простого катапультирования рафинированной степной отрасли занятий в самое сердце глухой неосвоенной тайги. Скотоводство в том древнем оазисе в первое время могло ютиться в виде, ничего ещё не обещавшей, подсобной отрасли к охоте, оленеводству и рыболовству.
Только потом, почти оймяконским образом, оно должно было шаг за шагом отвоевывать себе место в жизни. Лишь в подобном варианте развития скотоводства, найдет себе приемлемое оправдание предпочтение урасы теми, кто ещё до выхода на Среднюю Лену хорошо владели техникой строительства юрт и срубных многоугольных изб. Описанные выше исконные типы поселений и жилищ оставались без изменений вплоть до начала XYII века. Начиная с 30-х годов этого столетия в Якутии постепенно начали появляться один за другим города, деревни, монастыри и скиты. Если бы Якутия имела развитую торговлю и ремесла, влияние последних в области типов поселений и жилищ было бы значительнее, но слабое тяготение охотников-оленеводов и скотоводов к новым городам и селам оставило их влияние чуть заметными только в их непосредственной близости. В новых городах и посёлках появилось некоторое количество якутского населения и по мере экономических возможностей они стали строить срубные дома. Подражая русским, зажиточная часть якутов с того времени начала строить четырёхугольный сруб и в улусах. Однако эти дома всё же строились не полностью по-русски. Методы заготовки и сушки брёвен, их обработка и подгонка оставались традиционно якутскими, перешедшими от местной срубной техники многоугольных зданий. Точнее, брёвна никогда не шли сырыми в дело. Их сушили, как принято выражаться, «в своём соку». («уутугар хатарыы», «уутугар ыаннарыы»). После очистки от корья, бревно должно было пролежать в тени не менее трёх лет. При очистке коры, наружную твердь стволины старались не повредить, полагая, что от этого уменьшается прочность. Подлежащее сушке, бревно принято было обмазывать время от времени тонким слоем свежего навоза. По уверениям самих мастеров, без такой обмазки сохнущее бревно покрывается многочисленными трещинами. Высушенная подобным образом лиственница становилась похожа на натуральный мамонтовый бивень. При ударе топором от неё высекались искры, как от огнива. Она не боялась ни грибковых болезней, ни сырости. Пока сохранялся данный старинный метод, Якутия и представления не имела о грибковой болезни строительного материала. Каждое якутское строение даже из тонкомеров служило по меньшей мере двум-трем поколениям своего строителя. И его забрасывали не по гниению, а по врастанию до середины окон в землю. Отсюда и возникло староякутское игривое выражение до середины окон в землю. Отсюда и возникло староякутское игривое выражение: «Не дом старится, а земля вырастает» (Дьиэ эргэрбэт – сир үүнэр). Срубные четырёхугольные дома отличались от древних многоугольных лишь количеством углов и значительной толщиной используемых брёвен. Они, как и традиционные срубы, не имели крыш. Зато кровля их имела два очень пологих, но весьма эффективных ската. Подобного типа кровли в современном строительстве называют совмещёнными. Над скатами хорошо высушенных тонкомеров потолка всегда выстилали одинарный или двойной слой пластин лиственничной коры. Затем заваливали толстым слоем земли. Верхний слой последней нередко присыпали слоем чистой глины. Как только подвертывалось старинное якутское здание, мы никогда не упускали случая проверить сохранность их потолочины и ни разу не натолкнулись на хоть чуточку подгнившую.
Оказалось, под слоем такой земляной завалки на редкость хорошо сохраняются не только тонкомеры, но и пластины коры. Их сохранность просто поразительна – лежат будто выстланные только вчера. Они могли бы сгнить хотя бы на потолочинах вечно сырых коровников, но и там их сохранность оказывалась одинаковой. Про данное явление старые якуты говорят, что для лиственничной коры страшно только одно солнце, а всё остальное ей на пользу. Лишний раз подтверждают правоту этих наблюдений старых людей остатки древних рыбохранилищ. Корьевая их обкладка всегда сохраняется лучше других материалов. К сожалению, этим эффективным материалом и указанного типа сушкой брёвен ныне перестали пользоваться совсем. Ширина оконных проёмов, отопление, внутренняя планировка и двор в таких четырёхугольных срубах оставались по-прежнему традиционно якутскими. Русское влияние в них было заметно лишь в появлении дощатого пола, толщине брёвен, в упрочняющих шипах крепления венцов. Углы таких срубов делались не всегда по-русски. Так называемый, «немецкий» угол применялся широко лишь вблизи городов и русских сел. А в дальних улусах господствовали во всю старинно-якутские углы «хабар5а» и «моой», перешедшие на четырёхугольные срубы от многоугольных. Таким образом, срубные дома дореволюционных и до колхозных якутов представляли собой, в преобладающем большинстве, среднее между древнеякутским и русским. Улусная беднота при всём своём желании не могла обзавестись таким дорогостоящим домом. Поэтому, значительная её часть, практически, вплоть до коллективизации ютилась в своих дешёвых и традиционных юртах. После прихода русских подверглись некоторому изменению и типы поселений. Например, относится именно к этому времени появление номинальных административных центров внутри территории каждого крупного рода, а также улуса. Это были, по сути, дела, первые свои якутские круглогодичные поселения, напоминающие деревни. Наподобие группам традиционных якутских летовок, в долинах крупных рек они образовывались из небольших групп, разбросанных хаотично, усадеб. Формирующим костяком для каждого из них становились общественные здания улусных, волостных управ и наслежных сугланов. До них, кстати, якутское общество не имело зданий общественного назначения. Сугланы и управы возводились, как правило, из крупного строительного леса в виде вышеописанного четырёхугольного сруба. В последние предреволюционные годы к сугланам и управам изредка стали добавляться в тех поселениях аналогичного типа здания начальных школ. Однако все эти административного назначения последки не меняли старой традиционной картины поселений основной массы якутов. Последние по-прежнему оставались на своих наследственных разбросанных, удалённых друг от друга, усадьбах. В таком виде поселения и постройки якутов оставались до установления в крае Советской власти. Первые десятилетия после революции не внесли существенных изменений в данной области жизни якута. За эти годы лишь увеличилось в указанных административных центрах количество школ, больниц, изб-читален и зданий кооперативных лавок. Они оставались там и после организации первых ранних товариществ, коммун, артелей и совхозов. Последние выстраивали свои посёлки нередко на значительном расстоянии от официальных административных центров со школами, сельсоветами, магазинами, больницами и избами-читальнями.
Поэтому большинство детей того поколения посещало школу с расстояния не менее 2 — 3 километров. Дети же старших классов иногда совершали за день стайерный марафон до 10 — 14 километров, так как крупные школы имелись по одному на несколько близлежащих наслегов. Чтобы как-то приблизить расстояние для посещения школы, некоторые поселяли своих детей во время учебы у знакомых, живших сравнительно ближе к школе. Однако подобное мероприятие было доступно не всем. Для каждого хозяйства того времени составляли целую проблему уплата за квартиру и обеспечение своего ребёнка продуктами питания. Дело в том, что если те же дети как-то могли пропитаться дома из «общего котла», то нелегко было выделить им свой паёк отдельно. Настолько тогда было туго с питанием. В посёлки в первые годы таёжники шли довольно туго. Помнится, как тогда было трудно организовать производство. Бригадиры в тот период поднимались утрами чуть свет, чтобы успеть обойти всех членов своей бригады и расставить их по рабочим местам. А значительная часть последних продолжала жить на своих прежних дальних заимках. К тем, к которым не было физической возможности заезжать часто, они давали индивидуальные задания. Так, намучившись во всех делах, начиная с повседневной работы, до обыденных житейских культурно-бытовых проблем, постепенно все скотоводы подтянулись к компактным посёлкам колхозов и совхозов. Самыми последними оставили усадьбы своих предков, разумеется, люди старого поколения. Некоторые из них единицами жили в своих дальних усадьбах вплоть до начала 40-х годов. И всё же, не совсем приспособленные и благоустроенные, чисто производственного характера, начальные посёлки миниатюрных коллективных хозяйств сыграли важную роль переходного моста от разрозненного древнего типа поселений к современным. Без такого этапа был бы, очевидно, не так легок путь чрезмерно резкой ломки и традиционных типов расселений, и вековых устоев домашнего быта. Когда отслужили свое, первоначальные посёлки расформировались. И этот процесс шёл не в виде простого роспуска и возврата в прошлое, а в порядке перехода на новые укрупненные и более благоустроенные посёлки. В последних появились уже свои школы, библиотеки, клубы, медпункты, магазины, отделения связи и другие общественные постройки. Им, разумеется, предшествовало укрупнение и самих колхозов и совхозов. В послевоенный период, также в связи дальнейшими укрупнениями хозяйств, имели место ряд укрупнений и переустройств сельских населённых пунктов. Однако они не внесли особо существенных изменений. Новшеством для последних было введение в населённых пунктах якутского села административно-производственных единиц. При большом укрупнении хозяйств, появилась необходимость создания в каждом из них своего административного центра. Так возникли центральные посёлки колхозов и совхозов. В них обычно размещаются центральный управленческий аппарат, крупные магазины, средние школы, врачебные и ветеринарные пункты, а в отдельных – различные училища, техникумы и т.д.
Нередко центральные посёлки колхозов и совхозов одновременно являются и районным центром. Тогда к вышеперечисленным учреждениям добавляются учреждения, присущие административному центру подобного ранга. В каждом хозяйстве, кроме его административного центра, имеются ряд производственных посёлков: участковые, бригадные, различные формы и сезонные заимки. Из них самыми крупными являются участковые и бригадные. Иначе из них по размерам и численности населения не уступают центральным. В таком случае комплекс обслуживающих учреждений в них почти не отличается от центральных, за исключением разве главной канцелярии колхозного и совхозного руководства. Бывают размерами и численностью населения меньше вышеперечисленные фермы. В них основной контингент жителей обычно состоит преимущественно из людей, занятых на тех фермах. Сезонные заимки по своему назначению напоминают старинные традиционно скотоводческие. За исключением назначенного сезона, они могут и пустовать. Таковы летовки крупного рогатого скота и отдельные зимники коневодов, охотников и рыбаков. Благодаря специфике хозяйства, особенно туго шло оседание посёлков у охотничье-рыболовческо-собаководческо-оленеводческой части якутов. Полный переход их в постоянные посёлки завершается лишь в настоящий момент. Однако перекочёвки одних производственников без семьи не могут быть прекращены и ныне до тех пор, пока не будут новые виды методики и средств по уходу за оленями и по ведению охотничьего и рыбного промысла. Так, пастух и оленеводческих стад, охотники-промысловики, рыбаки, имея свои дома в постоянных посёлках, всё ещё продолжают уходить на длительные трудовые вахты, связанные с перекочёвками по старинке. Ныне в исследовательских учреждениях страны ведутся разработки по созданию новых транспортных средств, для Крайнего Севера. Их усилиями уже разработаны ряд многообещающих проектов и моделей. Следовательно, в скором будущем, очевидно, появится современная замена лыжам и нартам тайги и тундры. Их внедрение должно внести свои изменения и в производственных перекочёвках охотников-оленеводов. Переход на посёлки стал поворотным моментом и для типов жилищ якутов. С этого времени началась массовая замена юрт срубными домами. Выше уже отмечено, что юрта была хороша только при чересполосности и разбросанности индивидуальных угодий и её предпочитали перед другими из-за её доступности любой маломощной семье. После организации колхозов и совхозов, прежних частных угодий, вынуждавших совершать сезонные перекочёвки, не стало. Их заменили, всё расширяемые за счёт уборки меж, сенокосы и пастбища. С другой стороны, переход на постоянные посели и полное оседание означали и замену прежних нескольких сезонных домов одной скотоводческой семьи одним круглогодичным. Со стройкой такого дома не было необходимости спешить как прежде. Каждый строился капитально на века. В этом помогали им появление зажиточности, государственные субсидии и помощь колхозов и совхозов транспортными средствами, строительными материалами, а иногда и специалистами-плотниками.
В таких условиях никто уже не хотел строить жилище типа времянки, какой фактически являлась юрта. Кроме того, по специфике массового энтузиазма того периода, каждый вступающий в русло новой жизни старался решительно порвать со всем тем, что напоминало бы о прежнем нищенском существовании. Всё же редкие представители старого и среднего поколений предприняли робкую попытку дать новое дыхание древнему заслуженному типу жилища. Они переоборудовали юрту так, чтобы она более или менее отвечала новым вкусам и новым требованиям жизни. В число таких изменений вошли расширение окон, настилка пола и потолков оструганными плахами, замена чувала-камелька русской печью, аккуратное стесывание нового, более добротного, стенового материала, упразднение наличия внутри помещения опорных столбов, замена наружной обмазки навозом древним саманом, более аккуратная отделка завалин, ликвидация старинных нар. Полнее отделение и отведение подальше скотопомещений, снабжение новой мебелью и т.д. В отдельных случаях среди таких обновлённых юрт, встречались довольно интересные экземпляры, которых можно было и не стыдиться. Однако, при успешном обновлении интерьере, изменение экстерьера так и не удалось никому. Вот этот существенной изъян и дал возможность сдаче юрты в музей древностей. Если бы взялось за усовершенствование данного типа жилища более значительное число энтузиастов, возможно, юрта и не была бы выкинута за борт. Однако мода – всюду мода. И в деле с жилищем скотоводы скорей ухватились за становящийся модным сруб, и желающих выжать из старого всё рациональное, как видим, оказалось мало. Когда прошло первое повальное увлечение одними только новшествами, в послевоенной Якутии вновь возродился интерес ко всему положительному из прежней своеобразной культуры отцов и дедов. Так возрождена меховая одежда, обрели вторую жизнь древние ремесла народных умельцев и т.д. От них в своё время якуты тоже было отмахнулись, как от никуда не годных примитивов. Со временем и юрта, возможно, даст что-нибудь интересное, для национального колорита архитектуры народов Якутии. Срубные дома, появившиеся в первых колхозных и совхозных посёлках, мало чем отличались от вышеописанных срубных домов дореволюционного времени – в их конструкции и внутреннем убранстве господствовали детали, заимствованные от юрт и древних многоугольных срубных сооружений. Их обычно строили однокомнатными, снабжёнными у входа своеобразными сенцами (куулэ). Основное назначение куулэ – защита входа от заносов и обдуваемости злыми зимними ветрами. Традиционная конструкция «куулэ» весьма проста. Она представляет собой ту же юрту в уменьшенных размерах, без обмазки и печи. Иногда её делали без четвертой стенки, оставляя открытой боле «тихую» сторону. Ныне в селах «куулэ» заменили остекленные веранды из досок, с кладовкой сбоку. В однокомнатных срубных дом ах ранних посёлков спальные места принято было отгораживать матерчатой ширмой или короткой дощатой перегородкой «быыс». «Быыс» имели спальные места брачных пар и взрослых незамужних девушек. Остальные места оставались открытыми.
Изредка встречались древние «хаппахчы» – отгороженные досками комнатушки, аналогичного с «быыс», назначениями. В тот период довольно часто встречалась интересная смесь срубного дома с юртой. Построив вначале срубный дом, к нему добавляли у входа юрту. Получалось двухкомнатное здание, где входная комната-юрта носила название «аан дьиэ» и срубная – «саала» или «тугэх хос». Начало такой конструкции уходит своими корнями в дореволюционное время. Тогда их строили большей частью богачи. Последние сами жили в срубной комнате. А юрта выполняла роль передней. В передней находились всевозможная утварь и прислуга. «Саала» обставляли как только могли и принимали там только почётных гостей. «Дальше передней не пустили…» – сетовали гости-середняки. Обычай добавления к срубному дому передней из юрты, очевидно, берёт начало от «куулэ». В северных районах, где нет крупного строительного леса, часто практиковалось превращение «куулэ» в переднюю спустя несколько лет после постройки дома. В таких случаях, дом, разумеется, не оставался без «куулэ». её строили из нового материала. В послевоенное время наступил новый этап в улучшении домов колхозных и совхозных посёлков края. Этот процесс получил особенно широкий размах с конца 50-х годов. Он связан с, несравнимым с предыдущими периодами, ростом материального достатка сельского населения и. с переходом в распоряжение колхозов и совхозов сельскохозяйственной и строительной техники. Например, использование тракторов и грузовых автомобилей во много раз улучшило трелевку и транспортировку делового леса; моторная ручная и электрическая стационарная пилы ускорили заготовку брёвен и распиловку их в брусья, плахи, рейки и тес; подъёмные краны заменили тяжёлый ручной труд и т.д. Начиная с этого времени исчезли прежние хронические болезни якутского села, как избегание делать крыши и применение жердей, палок и тонкомера в роли заменителя пиломатериалов. Так прекратилось изготовление частоколов, заборов-плетёнок, заборов горизонтальной забивки жердей и пазы между двумя столбами. Конюшни, завалины, потолочины, куулэ, кладовки стали строиться из теса и других пиломатериалов. Увеличился и ассортимент кровельного материала. Шифер, железо, тес, толь и рубероид применяются широко в каждом селе, где уже не стало домов и хозяйственных построек без крыши. Старинная совмещённая кровля ныне сохранилась лишь в строительстве скотопомещений. Всё же села по-прежнему и в настоящее время остаются, в основном, деревянными. Каменные дома в них пока что единичны, и они имеются преимущественно в административных центрах. Строительство последних теперь, очевидно, ускорится, так как в самой Якутии уже начинают появляться свои крупные заводы строительных материалов. В послевоенное время подверглась значительному изменению и планировка домов. Довольно часто стали пятистенки и «шестистенки». Под последним термином здесь подразумевают большой длинный дом, разделенный двумя капитальными стенами. Оним образуют входной коридор в самом центре здания.
Далее две боковые комнаты делят каждую напополам дощатой перегородкой. Все четыре двери тех комнат выходят в коридор. В коридор же выходят топки двух печей. При такой планировке довольно удачно достигается и уединённость комнат, и равномерное распределение тепла от двух печных топок. В случаях с пятистенками нередко сохраняется двухкомнатная система вышеописанных старинных «передней» и «саала». Такая планировка пятистенка менее удачна, так как одна из комнат неизбежно становится проходной. В следующем и весьма частом варианте вторая комната пятистенка делится надвое некапитальной перегородкой. На пересечении двух стенок, внутренней капитальной и дощатой, становится печь, обслуживающая весь дом. Тогда входная продолговатая комната служит кухней-столовой, а две остальные – спальней. Такое разделение однокомнатного дома «Т» — образной дощатой перегородкой на три части встречается также довольно массово. Кроме всего перечисленного, в нынешних селах появилось большое количество новых сложных планировок, спроектированных строительными учреждениями. В личных домах сельских жителей Якутии теперь уже полностью ликвидирована древняя однокомнатность. Несмотря на увеличение размеров личных домов, в современных якутских селах самыми крупными зданиями всё же остаются школа, клуб, сельская больница, конторы правлений. В отдельных селах за последние десятилетия увеличивается количество многоквартирных общежитий. Их обычно делают двухэтажными, снабжёнными центральным отоплением. В ближайшее время ожидается газификация сел, располагающихся близко к магистралям газопровода. Тогда, очевидно, ещё больше расширится строительство многоквартирных домов, более удобных для проведения всевозможных коммуникаций бытового обслуживания. Многие села, расположенные близко от крупных электростанций, подключены в общую сеть. Остальные имеют свои стационарные электростанции. Таким образом, электрическое освещение, бытовые электрические приборы, радио и телефон давно уже вошли в быт сельских жителей Якутии. Телевизионные передачи пока принимает лишь часть жителей сельских мест. Но в скором ожидается доведение телевизионных передач и до остальных дальних районов. Общежития, хозяйственные, культурно-просветительные объекты на селе строятся специальными строительными бригадами как самих колхозов и совхозов, так и строительно-монтажных управлений. Личные дома большей частью возводятся самими жителями села, пригласив на помощь свою родню и знакомых. Колхозы и совхозы помогают им предоставлением техники и строительными материалами. Иногда частные застройщики договариваются через руководство хозяйств со строительными бригадами. Планировка современных сельских населённых пунктов не одинакова. Её проектируют строительные предприятия по заказам хозяйств и с учётом специфики каждой местности. В период бурного развёртывания строительства на селе, в послевоенное время многие посёлки были построены, без генерального плана из-за не успевания подготовить им необходимую документацию. Лишь в последнее время взялись за их упорядочивание. Если когда-то можно было говорить о своеобразной особенности внутренней обстановки, мебели, посуде и утвари сельских якутов, то ныне не стало различи в данном деле ни между городом и селами, ни между представителями различных национальностей.
Развитие культуры, транспорта и торговли провели здесь такую нивелировку, что всюду стало одинаково. Нивелировка в области одежды началась в Якутии так давно и достигла такой степени, что ныне местная театральная общественность и участники художественной самодеятельности ищут буквально «днем с огнём», чтобы разузнать что-нибудь новое и интересное и давней подлинно якутской одежде. Не находя ничего о предмете своего интереса у населения в селах, они теперь больше навещают краеведческие музеи различных учреждений. Сюда же приходят за материалами и народные умельцы. История забвения народной одежды и украшений началась со времени включения края в общероссийский рынок. С тех пор судьбами их стала управлять, меняющаяся время от времени, мода. Правда, в дореволюционное и доколхозное время мода менялась не так часто и быстро, как в наши дни. Последние остатки местных украшений и одежды якутов вышли из употребления в годы культурной революции. В те годы каждый, кто носил за неимением возможностей приобрести новые виды одежды, стеснялся своей национальной одежды. После культурной революции часть якутской зимней одежды возрождалась на короткое время в годы войны для восполнения нехватки покупной одежды. Затем с прохождением военных лет опять наступило их забвение. В начале 60-х годов, неожиданно для якутян, в центральных городах страны вошли в моду северные орнаментированные унты, пыжиковая и ондатровая шапки. За ними следом стали модными капорообразные шапки, северный орнамент и северные дамские сумки с бисером. Только тогда взялись якутяне возрождать то, чего недавно стыдились и относили к числу признаков отсталости. Когда стали возрождать старинную якутскую одежду и украшения, обнаружилось, что из старых мастеров и мастериц осталось лишь считанное количество и многое из былого забылось навсегда. Начался тогда лихорадочный сбор всего по крупицам. Порадовала в данном деле общественность, современная молодёжь. Несмотря на утрату многих древних секретов, она показала себя достойной преемницей своих искусных предков – известных якутских серебряных и золотых дел мастеров, резчиков по мамонтовому бивню и швей, покрывавших дивным орнаментом изделия из кожи, меха и полотна. На ежегодных выставках произведений народных умельцев, проводимых в районах, становится всё шире и разнообразней ассортимент экспонатов. В них бывают представлены и национальная одежда в современном виде; и изделия из серебра и золота, резьба по дереву, камню, мамонтовому бивню; вышивка бисером и нитками, а также поделки из бересты. Лучшие из них затем выносятся на зональные, общесоюзные и международные выставки. Так, некоторые образцы орнаментированной якутской обуви экспонировались в Париже, а зимний меховой костюм – в Осако. В настоящее время во многих районах работают кустарные артели, где изготовляют всевозможные сувениры, национальную одежду и обувь. В Якутске открылась фабрика сувениров «Сардаана».
Из изделий якутских, эвенских и эвенкийских мастериц уже более десятка лет не сходит из моды лёгкая, тёплая, украшенная красивым северным орнаментом мужская, женская и детская зимняя обувь. Её шьют то в виде традиционных зимних унтов, то в виде ботинок. Материалом для них в первое время служили только одни оленьи лапки, именуемые в Сибири камусами. Теперь, когда на этот вид обуви перешла вся Якутия, из-за большой дефицитности оленьих камусов, пришлось выискивать замену им. И здесь пришло на помощь древнее наследие. Возродились в усовершенствованном виде такие превосходные материалы, как жеребячьи и конские камусы, выделанная телячья шкура и др. После обработки новейшими моющими средствами, их мех становится шелковистым и даже более остистым, чем мех оленьих камусов. Они также очень теплы и превосходят оленьи как по прочности, так и по многообразию цветовой гаммы. Популярны также из изделий местных мастериц красивые орнаментированные дамские и хозяйственные сумки, коврики, капорообразные шапки, рукавицы из камусов и лбов (шкура из головной части оленя). Всюду имеют большой спрос шапки из пыжика (шкурки оленёнка в возрасте до одного месяца), неблюя (той же шкурки после первой линьки) и выпоротка (шкурок недоношенных мертворожденных оленят). За последние годы в сельских и городских местах появились красивые мужские, женские и детские дошки из неблюя и из шкур взрослых оленей раннеосеннего забоя. Их украшают по старинному мозаикой из разноцветных мехов, выложенных в национальный орнамент. Покрой дошек современный. Во всём остальном как в городах, так и в селах Якутии полностью господствует современная покупная одежда и обувь. Это неплохо. Только людей среднего и старшего поколений несколько беспокоит отсутствие центра северных холодных мод. При вынужденном подражании модам тёплых областей, нарушаются, выработанные веками, принципы защиты от опасного воздействия мороза на организм обитателей Севера. Прежде у северян в первую очередь принято было защищать от стужи ноги и суставы. Так, ноги защищали меховые чулки – «кэнчи» и сверх них меховые унты. Выше их шли мохнатые ноговицы «сутуруо». Поясные суставы оберегала «баача» («баачы») – широченный меховой пояс. Внутренности прикрывал нагрудник «түhүлук». На плечевые суставы нашивалась пышная меховая выпушка и шея обёртывалась неподражаемым меховым шарфом – «моойтурук» из беличьих, лисьих и волчьих хвостов. Даже запястье и кисти не оставались без дополнительной защиты. Для них специально шились меховые браслеты «бэгэлчэк танhа» и особой конструкции тёплая перчатка. Надо думать, всё это выработано, исходя из горького опыта жизни в стране рекордных морозов, так как якуты прошлого были большими почитателями лёгкости одежды и нестесняемости свободы движений. Ныне же бытующие моды, переходящие из тёплых областей, полностью противоположны данному северному принципу. По ним все суставы остаются открытыми и, так называемая, тёплая одежда навешивается колоколом лишь на плечи. Возможно, именно им обязаны своим распространением, участившиеся за последние десятилетия, суставные и простудные заболевания в холодных поясах страны.
«Жизнь, — говорят, — неподражаемый учитель». Возможно, она со временем наведёт порядок и в моде одежды и обуви, чтобы она не пренебрегала приспособлениями климатического. оригинальнейших источников для изучения постепенной эволюции производства и быта якутского народа.